Заиндевевшая Кареглазка

16.02.2017

Этот поход, наверное, мог стереться из моей памяти, если бы не стал моим первым руководством и не был озарён нечаянно свалившейся на меня первой влюблённостью...

Вернувшись в сентябре 74-го в турклуб МАИ после напряжённого походного лета, мы с Князем ("водоплавающим") были поставлены перед ультиматумом: либо набираете новичков и ведёте в поход, либо... Мотивация такая: вас в этом году водили - теперь ваша очередь ковать для турклуба молодые кадры. Железная логика!

Пришлось нам, салагам, взвалить на себя бремя ответственности. Набрали две группы новичков (Князь – для водной секции, я – для горной) и стали готовиться к зимнему походу. Решили для подстраховки идти неподалёку друг от друга. Выбор пал на Южный Урал в районе Иремели - Яман-Тау.

С одной стороны душу грело, что в 19 лет руковожу двойкой, а с другой страшно - сумею ли? Но мне повезло - перед походом в мою группу сосватали Доктора. Дипломированный хирург, да ещё с опытом зимней тройки на Кольском. Это прибавило уверенности.

Изрядно подлатав выданные нам брезентовые шатры и нарыв у кого-то печки из нержавейки, начали, как хомяки, потихоньку стаскивать в турклуб продукты и снаряжение. Старт должен был состояться оттуда.

Первая забота после посадки в поезд - это судьба наших "зайчих", а без "освенцима" тут не обойтись. Для тех, кто не в теме. "Освенцим" - это сложное инженерное сооружение, применявшееся туристами-лыжниками 60 - 70-х годов для проезда в общих вагонах, в которых на каждой нижней полке плацкартного купе должно было сидеть по три человека в течение всей поездки (для нас около 40 часов), и только счастливцы могли лежать на верхних полках.

Конструкция представляет следующее: в купе на третьи (багажные) полки, поперёк них, клалась связка лыжных палок. Затем сверху делался настил из лыж креплениями вниз, опиравшийся пятками на боковую багажную полку, а передками на связку палок в купе. В середину обязательно клали «катю» большим ржавым гвоздём на конце ("катя" - вульгарное обращение к лыже, которую на верёвочке, привязанной к гвоздю, катят за собой в качестве запасной, на случай полного кирдыка). Потом лыжи застилались спальниками и получалась вполне комфортабельная лежанка – так решалась жилищная проблема. Вместо того чтобы четверым лишним сидеть всю ночь внизу, они спокойно дрыхли наверху.

Но это была лицевая сторона монеты – так сказать, аверс, а реверсом был провоз "зайцев". Для этого выбирали пару самых мелких девчонок, заталкивали их в самый зад "освенцима" и накрывали спальниками. Спереди ложились четверо, а то и пятеро самых здоровых мужиков и закрывали мучениц ногами. В качестве дополнительных хитростей при проверке применялись поездные стаканы с недопитым чаем и открытые бутылки с газировкой, покрывавшие весь столик в купе, ну и, конечно, стойкий аромат мужских носков и этилового спирта, источаемый сверху.

Мало кто из контролёров решался на проверку – ведь для этого нужно было взобраться на столик, при неминуемой угрозе битья посуды. Но если и находился отчаянный, то перед его лицом возникал частокол из концов лыж с торчащим из "кати" ржавым гвоздём. Плюс четыре краснорожих бородатых мужика в тельняшках, источавших тот уникальный аромат, тайна которого до сих пор не раскрыта французскими парфюмерами. Чувство долга у контролёра обычно сменялось полным пофигизмом.

А вот кто придумал название "Освенцим" - не знаю. Думаю, кто-то из тех первых "мелких", которым посчастливилось быть пионерками в этом нелёгком деле. Наверное, запах горящего торфа, адская температура и замена воздуха на смесь сероводорода и других газов, не поддерживающих дыхание, навели их на такую ассоциацию.

Могу поделиться только впечатлениями от пережитого, так как однажды и меня судьба не миновала. Печка в вагоне, по обычаям того времени, была раскочегарена на полную катушку, так что температура даже внизу не опускалась ниже двадцати пяти. Я был плотно закрыт сверху двумя спальниками и ощущал на себе приятную тяжесть четырёх пар ног. Уже через несколько минут мозг спонтанно начал вспоминать первые действия при попадании в лавину. Он дал команду мышцам, и моя голова инстинктивно взметнулась вверх, чтобы образовать как можно больше пространства перед лицом. Не тут-то было. Ласковая ступня 46-го размера мягко вдавила мою голову обратно. Повторная попытка была пресечена на корню. Для надёжности он положил ступню на ступню и упёрся пяткой в потолок. Я чувствовал себя цыплёнком-табака, которого распластали на сковородке. Но причём тут моя голова? К этой конечности своего тела я всегда относился наиболее трепетно, потому, что я ею ел. Не в силах оторвать даже щёку от полки, вскоре впал в коматозное состояние. Когда минут через двадцать меня спустили на нижнюю реанимационную полку, я готов был идти на любое бескислородное восхождение.

Времяпровождение в поезде было бы очень скучным, если бы не два заядлых преферансиста. На их азарт даже со стороны смотреть было приятно, а уж участвовать тем более! Я эту игру обожал ещё с четвёртого класса школы, когда мой брат, готовясь к очередной сессии в институте, тренировал на мне свои мозги.

Когда на вторые сутки поезд в 3 часа утра причалил к станции назначения, мы пожалели, что он так быстро доехал и осталась горечь от не доигранного мизера (наверняка ловленного). Весь день потратили на подъезды к старту и в итоге заночевали в настоящей русской избе, хозяйка которой угощала нас отварной картошкой, хрустящими солёными огурчиками и груздями – ну как тут не разговеться?

Утром вышли на маршрут, и началась сплошная проза: тропёжка, сломанные крепления, натёртые плечи и никакой поэзии. Первый день всегда идётся тяжело, и только перекуры хоть как-то скрашивали жизнь.

К вечеру вышли на опушку и увидели заброшенную деревню «Двойниши». Оставив свою команду на краю леса, наказал поставить шатёр, свалить сушину и распилить её на чурбаки, а сам рванул с Доктором искать избу. Приличного ничего не нашли и повернули обратно. Ещё не дойдя до лагеря, мы услышали надрывный визг пилы. Доктор матюкнулся и спросил: «Они что, железный лом пилят?» Я только в недоумении пожал плечами.

В лагере нам с гордостью, чуть ли не на рушнике, преподнесли единственный отпиленный чурбан… от лиственницы! Доктор опять матюкнулся, а я, лаская рукой всученное мне полено, проникся гордостью за свою группу – ведь если бы на Урале росли железные деревья, то и их бы завалили и распилили. Пришлось этой, засаженной насмерть, пилой валить телеграфный столб, поскольку деревни все были заброшены и наверняка не подлежали восстановлению. Умотались все вдрызг, особенно мужики.

Под утро Доктор матюкнулся и возмущённо спросил: "Какая сволочь жарит мясо?!!" Все закрутили носами, принюхиваясь к аромату свежеподжаренного антрекота, и вопросительно посмотрели на дежурного. Источник запаха нашли быстро. Один из особо умотавшихся, прислонившись к печке, прожёг спальник, свитер, тельняшку и локоть. Он не проснулся, даже когда кожа обуглилась. Доктор посетовал, что в его больнице нет таких терпеливых пациентов, которым и наркоз то можно не делать, потом привычно матюкнулся и приступил к операции.

С утра восхождение. В самом слове уже заложено что-то патетическое, несмотря на то, что прёмся на Большой Шолом высотой меньше 1,5 км.

Когда подъём лесенкой окончательно измотал, и началась сыпуха, воткнули лыжи в снег и стали уродовать свои ноги. Заворачиваясь винтом, они легко входили в щели между камней, засыпанные снегом, а вот выходили гораздо хуже.

Наконец, вершина! Для большинства она была первая, и чувство гордости за одержание распирало.

Вынули из тура консервную банку и с трепетом развернули записку предыдущих восходителей. На нас пахнуло почти вечностью - написана она была больше года назад!

Написали свою, погрузили в банку и с благоговением возвратили её на прежнее место. В общем, всё было по-взрослому, как у настоящих альпинистов!

На ярком солнышке приятно было пофотографироваться, но чувство холода, голода и глубокого удовлетворения влекли нас вниз. Кое-как, проваливаясь иногда по пояс меж камней, добрели до лыж. Нацепили и "понеслись". Это слово я взял в кавычки, потому что курица тоже "несётся", только яйцами. А мы, очертя голову, неслись на лыжах, совершенно не задумываясь, что можем в любой момент их расколотить о первое попавшееся дерево. Да и под словом "понеслись" я понимаю постоянное поступательное движение, а не дискретное возвратно-поступательное, как на фото снизу.

Навстречу поднималась группа "водоплавающих". Остановились для приветствия. И вдруг меня как молнией обжёг несмелый взгляд карих глаз из-под заиндевевших ресниц. Сердце мое ёкнуло, дыхание сбилось, а пульс участился. Как же я их раньше-то не замечал???

Спускаться сразу как-то расхотелось. В тайной надежде дождаться кареглазую, не придумал ничего лучшего, как начать обучение катанию на лыжах по крутым склонам со спусками и подъёмами. Народ воспринял эту прихоть безропотно, а Доктор, почувствовав подвох, смачно сплюнул, матюкнулся и поехал в лагерь один.

Прошло немного времени и появились"водоплавающие". Первым оказался 90-киллограмовый паренёк по кличке "Бугор". Он летел вниз с широко расставленными руками, как будто хотел обнять ими весь мир. По его лицу, залепленному снегом, блуждала счастливая детская улыбка. На траектории его движения стояла берёза толщиной сантиметров сорок и никак не хотела уворачиваться. На мой крик: «Падай!!!», он не среагировал. Его уши были забиты снегом так же, как и глаза.

От неизбежности их встречи, я зажмурился, но всё-таки один приоткрыл, и начал обратный отсчёт: 6 метров, 5, 4, 3, 2, 1 – все, пипец!!! После контакта глаза у меня вылезли на лоб: он продолжал лететь с той же скоростью в обнимку с берёзой, оставив за собой только едва торчавший пенёк. Продолжалось это недолго – метра через четыре он рухнул вместе с ней в снег, круша по пути соседние деревья.

Первая мысль была: сейчас бы кинокамеру – такие кадры пропадают! Вторая: как он смог снести такую здоровенную берёзу? Ну, и последняя: а что же с ним самим?

Камеры, конечно, не было. На второй вопрос ответил пенёк: он был настолько трухляв, что берёза стояла только из-за поддержки соседних деревьев, хотя издали выглядела очень мощно. К счастью, от его жарких объятий пострадала только берёза, и я стал неторопливо извлекать его из снежного плена, дожидаясь остальных.

Моё терпение было вознаграждено - дальше я спускался рядом с кареглазой. Эх молодость, молодость!

На следующий день мы разошлись с "водоплавающими". Им прямо на Иремель, а нам направо, на Яман-Тау. Нужно заметить, что я ввёл очень жёсткий, можно сказать спартанский, распорядок дня. В 6-00 вставали дежурные, варили еду и будили остальных. Остальные быстро-быстро собирались, на ходу заглатывая подгоревшую недоваренную кашу, и уже в 10-30 или позже выходили на маршрут. С ночёвками обстояло похуже: вставали в 16-00, а ложились спать после 23-00. Этот график я старался педантично соблюдать. И всё из-за уже изрядно поднадоевших преферансистов - иначе вообще никуда не дошли бы.

Эти два блаженных создания, поняв, что третьего им не найти, стали резаться в "гусарика". Они могли играть в карты в любом месте, в любое время, про позы вообще молчу. Они играли почти в полной темноте при одной единственной свече, стоящей в другом конце палатки. При этом создавалось впечатление, что они чувствуют их масть и достоинство пальцами. Играли на перекурах, когда мороз за тридцать зашкаливал. Кто-нибудь пробовал сдавать карты в меховых рукавицах? И не пробуйте - это высший пилотаж! Даже дежурствами их было не пронять. Ведь в эти дни они поднимались раньше всех и сразу же начинали играть, беззаботно поглядывая на тухнущий костёр или подгорающую кашу. Хотел даже ввести наряды вне очереди за игру в карты (например, на чистку гальюна), но претил казарменный режим, да и расценить могли как дискриминацию меньшинств.

В один из дней, чувствуя, что блуданул, достал карту и попробовал сориентироваться. Тут же один из них с нездоровым интересом стал заглядывать мне через плечо. Я вначале обрадовался - может он маршрутом заинтересовался? Ан нет! Он оказывается любовался названием только одной реки - М.Инзер. Сквозь свои заиндевевшие очки он прочёл его как Мизер, чему несказанно обрадовался, подумав, что и среди картографов есть картёжники. Он тут же поделился своими соображениями с партнёром. Да и что он мог другое прочесть, когда у него в глазах одни мизера? Узнав настоящее название реки, они разочаровались и больше карту видеть не хотели.

Их карточная зависимость оказалась заразной и передавалась либо воздушно-капельным путём, либо при контакте через кожу. Как позже выяснилось инкубационный период игорного вируса составил чуть больше года. Уже в мае следующего, шатаясь по Памиро-Алаю, мы начали поигрывать на перекурах, а к лету были уже хронически больны. В августе, на Тянь-Шане, мы постоянно играли в карты. К концу похода создалось впечатление, что весь маршрут – это неоконченная карточная игра, прерываемая только вынужденными переходами с одного места игры на другое и сном.

Очертания перевалов и их названия стёрлись из памяти, а вот кто, где и сколько взяток на мизерах поймал, могу сказать точно.

На пятый день мы поднялись на Яман-Тау. Правда, особой радости мы не испытали - погода была мерзейшая, и всех тянуло вниз, в лес, а лучше в палатку.

После "покорения" мои мысли устремились к "водоплавающим", точнее, к кареглазой. Наши встречные курсы должны были вскоре пересечься. Я стал подгонять группу и моим союзником выступил мороз под 40 градусов. К обеду народ под рюкзаками разогрелся от ходьбы и повеселел от предвкушения пережора. Сбросили рюкзаки, уселись, и Ремонтёр начал резать охотничьим ножом Доктора на своей коленке сало. На сильном морозе оно так отвердело, что поддавалось с трудом.

Выстроилась очередь за хохляцким деликатесом. Грызя хрупкие кусочки народ обменивался впечатлениями. Уже третий радостно сказал, что ему с мясом попалось - вон какое красное! Все с интересом уставились на Ремонтёра. Он поднял сало вместе с марлей - по его коленке растекалось кровавое пятно, а брезентовые штаны были нашинкованы в лапшу. Судя по его сияющей улыбке, боли он не чувствовал.

Доктор привычно матюкнулся, предвидя неминуемую перевязку на таком морозе, и, со свойственным цинизмом эскулапа, садистски прошипел: "Снимай штаны!" На увещевания Ремонтёра, что, мол, повязку можно и снаружи намотать, Доктор предложил резиновый жгут на ногу или на шею. Улыбка с лица пострадавшего сползла вместе со штанами. Ему ещё повезло, что все ампулы замёрзли, и Доктор не оторвался на нём по полной программе.

Но ни в этот день, ни на следующий "водоплавающие" нам не встретились. Появилось чувство тревоги. На третий день выяснилось, что какаю-то группу из 14-ти маёвцев видели в Александровке. Значит что-то у них пошло не так.

Уже в Москве мы узнали, что в тот морозный день "водоплавающие" отважно штурмовали Иремель, что и подтвердили вещественным доказательством в виде фотографии.

А на нашем пути в цивилизацию лежал хребет Зигальга. Хотели пройти новый перевал через него. В день подъёма как назло кругом была дымка и разглядеть очертания хребта было невозможно. Я уверенно заставлял группу карабкаться вверх по занесённым снегом сыпухам, понимая, что давно заблудился, но терять авторитет не хотел.

Наконец дымку развеяло, Доктор смачно матюкнулся, и все поняли, что мы также далеки от перевала, как декабристы от народа ("Памяти Герцена" В.И. Ленин). Спускаться вниз не захотел никто. Лень восторжествовала над здравым смыслом! К тому же до перевала казалось рукой подать - каких-нибудь полкилометра траверса. Впечатление оказалось обманчивым, и когда вместо средних сыпух, пошли крупные, где канты совсем не держали, лыжи пришлось снять. Дальше корячились, кто как мог. Доктор с матюками, остальные с прибаутками.

Когда это лазание всех окончательно затрахало, кому- то вспомнился старый анекдот. Содержание примерно такое: пришедший с работы муж говорит жене: "Ложись в постель, - дальше непечатное..!" Она в ответ: "Вот интеллигентные люди в театры ходят, в библиотеки, а ты в постель, да в постель..." "А ты "Муму" Горького читала? Нет? Тогда ложись!" Почему-то анекдот показался уместным в той ситуации. Мы представляли себя жёнами в гареме у штурмуемого хребта. При каждом очередном падении раздавалось весёлое ржание и возгласы: "Горького читал? Тогда ложись!" Только эти, как нам тогда казалось, "весёлые" шутки и скрашивали монотонный ритм падений и вставаний.

Уже в сумерках мы поднялись на перевал и единодушно решили назвать его именем подружки Герасима. Спустились в темноте до первой сушины, а утром покатились вниз, в цивилизацию. Меня сильно подгоняло чувство беспокойства за "водоплавающих", и я понукал команду изо всех сил. Но как ни старался, мы едва успели вскочить в поезд, отходящий в Москву, даже не успев забежать на телеграф позвонить.

Пару суток пришлось помучиться неопределённостью и горечью своего хронического непёра в картах. Но зато как грянуло солнце, когда в толпе встречающих сверкнули карие глаза. Вот это пёр! Будем жить, мужики!

Эпилог
Некоторые, из той группы, поверили в меня и дошли до серьёзных высотных походов. А горы увели в дальние дали, и КАРИЕ ГЛАЗА так и остались несбывшейся сказкой.

Автор: Никита Степанов